А. Сергеев: Дым против ветра. Эпизод IX
Homo fumidus
Утро пятницы было солнечным, радостным, полным предвкушения свободы...
Трое постояльцев «Новой Жизни» обнялись на прощанье, и каждый сел в машину к своему провожатому: Григорий Андреевич забрался в знакомую уже «пятерку» BMW, за рулем которой капитан Степаньков насвистывал что-то из репертуара своего любимого радио, Виктор, пыхтя, с трудом втерся в маленький желтый Volkswagen Golf, а Зоя, бросив томный, полный противоречивых чувств взгляд на Витю, элегантно расположилась на заднем сидении черного как смоль Audi А6. Один за другим автомобили покинули территорию «Росборвреда» и какое-то время шли гуськом, а затем, выехав на магистраль, растворились в нервном, спешном потоке, уносящем их в город.
Григорий Андреевич потрогал ремень безопасности, кашлянул, спросил:
— Трубки, табаки, все остальное – это всё дома у меня уже?
— Так точно! — весело ответствовал капитан. — Всё дома! Причём именно у вас! Жена ваша приняла, подписала ведомость.
Как заметил Григорий Андреевич, псевдоблагородную белогвардейскую манеру выражаться Степаньков оставил и теперь практиковал какой-то дружелюбно-дурацкий стиль.
Григорий Андреевич кивнул, вздохнул, и на этом их разговор с капитаном закончился. Добрались они на удивление быстро – меньше чем через час Степаньков, проехав редким болотным леском, свернул на кривоватую улочку, где стоял дом Григория Андреевича.
Сердце освобожденного узника забилось, запрыгало, запело. Он вышел из машины, хлопнул с непривычки громко дверью, отчего Степаньков пуще обычного вытаращил свои бледные глаза. Боковым зрением Григорий Андреевич заметил – или показалось? – мелькнувшую за одной из хилых сосенок тень. «Кошка, наверное», – подумал он, и шагнул к калитке. Степаньков посигналил на прощанье, вспугнув соседей, и, с визгом развернувшись, направил свой баварский крейсер в родную гавань.
Люся выбежала навстречу мужу, держа на руках дочку, и все втроем плакали, даже холодноватый ученый Гарпин, и смеялись, и радовались встрече. Люся почти всё знала о его приключениях, Степаньков ей подробно рассказал. Поругали безумные порядки, чиновничий произвол, помахали руками, поворчали, побубнили, но счастье от того, что они вместе, цвело внутри и быстро лечило все мелкие нелепые порезы судьбы.
Наговорились, наобнимались, пообедали, попили чаю.
— Люсь, а трубки Степаньков привез? — с фальшивым равнодушием в голосе уточнил Григорий Андреевич, пожевывая зубочистку.
— Привез, — ответила Люся, еле заметно помрачнев. — Я на чердак отнесла, ты уж сам разбери. Мы пойдем с малышкой погуляем.
Григорий Андреевич поблагодарил за еду, поцеловал жену, потрепал дочку по голове и полез на чердак.
Тонкий, еле уловимый запах трубочного табака призраком прятался по углам старого чердака. Давно здесь не курили, а паслён всё равно не шел вон...»
Тонкий, еле уловимый запах трубочного табака призраком прятался по углам старого чердака. Давно здесь не курили, а паслён всё равно не шел вон, льнул к деревянным стенам, цеплялся за потолок, кутался в ковёр.
То ли от быстрого подъема по ступенькам, то ли от этого до дрожи знакомого призрачного аромата, а может, от спертого, затхловатого чердачного воздуха у Григория Андреевича чуть закружилась голова.
Он дотронулся до спинки кресла, в котором обычно сидел с трубкой и читал, и вдруг понял, что в кресле кто-то неподвижно сидит.
Григорий Андреевич отскочил назад.
— Ээээ, постойте... Не исчезайте… — раздался голос из кресла.
Нежданный посетитель вместе с креслом повернулся лицом к Григорию Андреевичу. Голос его доносился из-под капюшона, там же виднелась зубастая улыбка, бородка-эспаньолка, поблескивали очки. На коленях у него лежал внушительных размеров мешок.
«Крэг Чиз, – подумал Григорий Андреевич. – Эксперимент, видимо, даром для здоровья не прошел». Вдруг он вспомнил университетские лекции по электростимуляции мозга – опыты Джеймса Олдса с крысами, эксперименты Хосе Дельгадо и Роберта Хиза с вживлением нейростимуляторов людям. «Как я мог про это забыть? – удивился он. – Эта горошина под кожей… это ведь всё было уже… еще в середине прошлого века… и сейчас используется». «А ты и не забывал, – подсказал ему его внутренний научный собеседник. – У тебя просто выключили некоторые опасные воспоминания». «Пожалуй, это возможно, – ответил сам себе Григорий Андреевич. – Но интересна сама технология… Ведь электродов-то в мозгу у меня нет. Каким образом тогда работает этот их, как его… ЭВРИ-КГМ? Неужели достаточно одного только импульсного регулятора для такого выборочного высокоточного воздействия?..»
Крэг Чиз чихнул, и Григорий Андреевич вздрогнул, прервав свои немного неуместные размышления.
— Григорий! — обратился к ученому Чиз, сведя вместе кончики пальцев. Говорил он по-русски без акцента. — Я хотел бы предложить вам сотрудничество. Даже, может быть, эксперимент.
— Кто вы такой и что вы здесь делаете? — спросил Григорий Андреевич, которого вполне ожидаемо и заметно передернуло при слове «эксперимент».
— Ну вы же узнали меня. Я – Крэг. И вот что я хочу вам предложить…
— Каким образом вы сюда попали? Почему вы говорите по-русски? Что вы делаете в моем доме? — заговорил ученый с нарастающим осознанием того, что никаким Крэгом Чизом этот человек быть, естественно, не может, и все большим гневом от того, что долгожданного покоя нет как нет.
Сволочь отвечать не могла, поскольку пыталась освободиться от душащих ее рук Григория Андреевича и больно била его мешком по голове...»
Фальшивый Крэг привстал, схватив лежавший на коленях мешок, и попятился к просвету в полу, явно планируя быстро спуститься по лестнице и исчезнуть. На мешке виднелась трафаретная надпись «РБВ/К».
Григорий Андреевич потерял всякое самообладание и бросился на пришельца. Свалив лже-Чиза с ног, он принялся колотить его со всей яростью, накопленной во время пребывания в «Росборвреде». «Это Рубалова тебя прислала?! Отвечай, сволочь!», – рычал в адреналиновом запале ученый Гарпин.
Сволочь отвечать не могла, поскольку пыталась освободиться от душащих ее рук Григория Андреевича и больно била его мешком по голове, по спине, вокруг себя по деревянному полу – везде, где доставала.
Наконец ярость отпустила Григория Андреевича, и он, в свою очередь, ослабил хватку.
Незваный гость, слава богу, дышал, хоть и с трудом.
— Выметайтесь к чертям! — устало произнес Григорий Андреевич. — Чтобы ноги вашей здесь больше не было! И всем своим скажите… пусть оставят меня и мою семью в покое!
— Ну… теперь-то точно… не оставят… — прохрипел, оскалившись, ложный Чиз, и, поскользнувшись на мешке, чертыхаясь скатился по лестнице.
Григорий Андреевич поднял мешок, оставленный незнакомцем, и потряс его. Там что-то гремело. Раскрыв стянутое кожаной веревкой горло мешка, он заглянул внутрь и обомлел.
Из мешка на него смотрели жалкие останки его родных, любимых, единственных трубок. Он высыпал содержимое мешка на пол. Побитые, треснувшие чаши, отломившиеся мундштуки… Несчастный их хозяин взвыл от горя, и слезы покатились по его лицу.
— Как же так? — сипло шептал он, рыдая и перебирая возлюбленные обломки. — Как же так…
Несколько бластовых трубок все-таки выжило. Из них две почти совсем не пострадали, если не считать небольших царапин на мундштуках – «данхилловский» бильярд и копия его, сделанная мастером Фетисовым. Плюс еще одна гладкая – короткое пухлое яблоко «GBD» с толстой шеей.
Остальным, увы, не повезло совсем. Изящные английские канадки и ливерпули, любимые тонкие дублины, даже восьмиточечный «Заусени» тридцатых годов прошлого века, зулуобразный фрихенд «S.Bong» и главное сокровище – дублин Каневича – все они были тяжело ранены, и многие – несовместимо с жизнью.
Григорий Андреевич гладил их, поливал печальной слезой, пытался бережно и бессмысленно вставить культи мундштуков обратно в забитые отломившимися цапфами тенноны трубок, а потом с беззвучным рыданием упал лицом на бриаровые руины спокойствия, мира и доброй беседы…
Люся, вернувшаяся вскоре с прогулки с дочерью, застала его на чердаке, в кресле, курящим его любимую трубку. Дублин датского мастера Каневича, перемотанный посредине синей изолентой, дымился сладким вирджиниевым ароматом желтого «Кэпстэна» и подрагивал в зубах ученого Гарпина, так и не сумевшего прийти в себя, потому что никакого «себя» уже больше не было.
ЭПИЛОГ
Летний воскресный день – что может быть лучше! Разве что день, когда родители идут с тобой вместе куда-нибудь. Так думал девятилетний Миша, державший за руку маму и папу, которые решили сводить его в зоопарк. Папа радовался, шутил, мама весело улыбалась, щебетала что-то. Миша гордо шествовал, молчал, вопросов не задавал, готовился к посещению зверинца.
Лето выдалось хорошее, теплое, сухое. Не то что в прошлом, 2045 году, когда дожди были такие, что из дому лишний раз не выйдешь без надобности.
Они доехали на электрокаре до зоопарка, прошли контрольную зону, где их отсканировали на предмет наличия чего-нибудь запрещенного. Ничего запрещенного, конечно, у них не было. Прошли по главной аллее зоопарка, посмотрели на слонов, жирафа, волков, медведей, лисиц… Мише очень понравились пингвины, которые забавно ныряли и подплывали прямо к стеклу, через которое за ними наблюдали посетители. Миша смотрел бы и смотрел на пингвинов, но тут пришло время роботам-зоотехникам кормить птиц и убирать вольер, и родители повели Мишу дальше, к обезьянам.
Обезьяны Мише тоже очень понравились. Такие похожие на нас! А в то же время совсем другие… Сразу видно, что не люди. Но иногда взглянут так… Так внимательно, грустно… И кажется, будто внутри обезьяны сидит человек.
Посмотрев на орангутанов, горилл и шимпанзе, Миша воспользовался тем, что родители увлеклись забавной мамашей-капуцином, и подбежал к отдельной вольере, в которой была только одна обезьяна.
Экспонат был крайне любопытный, настолько, что Миша даже рот раскрыл от удивления. Обезьяна сидела на стуле, и на коленях у нее была раскрытая книга. И это бы еще ничего, но она была одета – на задних лапах джинсы, хвоста не видать, свитер надет, на голове кепка. А еще у примата во рту торчала какая-то непонятная штука, вытянутая немного… и из штуки чуть заметно шел дым! И при этом обезьяна иногда втягивала дым и выпускала его изо рта и даже из носа. Миша такого никогда не видел и смотрел с изумлением. Интересно, как эта обезьяна называется?
Миша подошел к табличке, вытянулся на цыпочках, стал вникать в латинские слова.
— Homo fumidus. Ух ты. Это что же, «дымящийся человек»? Интересно… А ведь она и впрямь дымится. Вот это обезьянка! «Вымирающий вид. Ранее обитал повсеместно, в настоящее время сохранился в основном на территории Китая и на плоскогорьях Боливии».
Мама с папой подошли к вольеру.
— Давай я тебя сфотографирую с обезьянкой, хочешь, сынок? — спросил папа.
— Хочу, хочу! — обрадовался Миша и встал рядом с табличкой.
Папа достал фотокамеру и через секунду снимок был готов.
Обезьяна вдруг вскочила со стула, подбежала к прутьям заграждения, запыхтела этой своей штукой во рту, с синей обмоткой посредине.
Миша отпрянул в испуге, папа подхватил его на руки, мама нахмурила брови и зашипела – «Кыш… Кыш!»
— Сама ты кышь! — дружелюбно произнес седой и мохнатый Григорий Андреевич, пыхнув нечищеной трубкой. — Не бойся, внучок. А ты, — посуровел он, — ты, фотограф… Папарацци, блин. Сначала спроси – можно ли, а потом фотографируй, понял? Сначала спроси! Вот так.
Григорий Андреевич поскреб отросшими ногтями живот, шмыгнул носом, засмеялся, и что-то бубня себе под нос, вернулся на свой стул, к оставленной книге.
«Происхождение видов», – разобрал Миша, подскакивая на руках у отца, уводившего свою семью прочь от странного и, безусловно, опасного обитателя зоопарка. – «Интересно… Надо почитать».